Павел Иванов. "Вечерний автобус" (Невыдуманный рассказ)

"Двое мужчин на соседних сиденьях в автобусе. За окнами – быстро гаснущие сельские зимние сумерки, озаренные редкими фонарями заправочных станций и мерцающими красными огнями - звездочками телефонных вышек. Оба сели в Твери и ехали в свой район. Первый был плотный одышливый мужчина около пятидесяти, начинающий нездорово полнеть, оказавшийся, однако, обладателем неожиданно мягкого и приятного голоса. Его сосед, лет на десять моложе, внешне мало от него отличался, главным образом из-за обветренного некрасивого лица; нескладно сложенные, будто от разных людей взятые, черты его выдавали крестьянскую породу, деревенский тип русского человека, всё привыкшего терпеть и хранить в себе. Недостатки внешности искупала мягкость, неизрезанность черт его лица. Грустные серые глаза и спокойный голос выдавали сельского мужика, привыкшего работать много и думать о себе в последнюю очередь.

– Простите, я слушал нечаянно, вы упомянули по телефону, что вам в Твери операцию делали, – начал первый. – А у кого, если не секрет?

Собеседник назвал какое-то имя и сразу прибавил:

– Хреново мое дело, сделать-то сделали, уже почти полгода, а я все маюсь по врачам. Сегодня вот опять с утра в Твери…

– А что?

– Не говорите… Рак кожи, меланома по-научному. Операцию сделали, но чувствую, всё не так что-то внутри. Лимфоузлы увеличены, еще чего-то. Врач говорит, нормально-нормально, а мне-то лучше видно: одышка, работать подолгу нельзя, нагрузки большие нельзя, загорать нельзя, париться нельзя… Отплясался, одним словом. А у меня ребятишек двое, в хозяйстве корова, пчелы…

– Меланома, как я понимаю, – плотный мужчина решил осторожно ободрить своего собеседника, – рак не самый страшный, метастазов не дает, а лимфоузлы могут не только от этого быть увеличены.

– А вы врач, что ли?

– Нет, что вы, скорее по строительной части…

– А я, понимаете ли, плотник, – мужчина встрепенулся, обнаружив родственную душу. – В бригаде работаю, бани, срубы, дома можем рубить. Работал, вернее, – поправился он с грустью, – до этого лета.

– Будете еще!

– Не знаю. Сейчас сторожем придется устраиваться. А что делать? Нет никакой работы в деревне. Лет десять назад было лесничество, сейчас развалилось совсем. Так-то шабашил по стройкам, в сезон выходило в месяц когда и 30, и 40 тысяч. Нормально на семью. А теперь…

– А чего сторожить-то будете?

– Дачи у москвичей. У нас в округе нечего сторожить больше. Баре новые у нас, – он усмехнулся невесело. – Заработки, даже как у меня были, для них – раз в ресторан сходить, а за присмотр предлагают знаешь сколько? Семь тысяч. Я пришел, говорю: «Так и так, положение трудное, добавьте, ну нельзя платить мужику семь тысяч, у меня жена без работы». Что ты! Сейчас, говорит, привезу семью узбеков, и будут жить за еду всю зиму. Добавил, правда, в итоге… пятьсот рублей.

– Да, а я вот еду на родину, соседка позвонила, дом взломали, смотреть еду.

– Живете у нас в районе?

– Нет, я в Твери живу. А еду в родительский дом.

– Понятно. Как оно в Твери, как губернатор?

– Да я не знаю, как-то лично не знаком.

– Да я тоже, конечно… А говорит складно, вроде нормальный мужик. Читаю – даже нравится. Мне только бы деревню перестали опускать.

– Да уж… нету деревни. У нас-то долго держалась, и дом этот остался материн, всегда, как лето, месяца на четыре, бывало, приедешь. А теперь всё, несколько домов во всей деревне жилых.

– А у нас? Думаешь, в другой стране живем?.. В доме остановитесь у себя?

– Что вы, у соседки. Я и боюсь сразу идти, честно признаться. Рассветет, погляжу. И вещей-то нет особых, проверю, уберусь немного. Только и сделать останется, на дверь две палки приколотить – и обратно.

– Да и правильно. Лучше, чем запоры городить, соблазна меньше. У меня тоже отцовский дом остался. Жена всё говорит: давай продадим, а я не даю. Может, старший жить будет. Он в училище учится, медицинском. Учится хорошо. А даже если пускай и не будет жить, а все ж дом. Опять, слушай, жена моя как-то решила там убраться. Давай весь хлам, говорит, сожжем. Ну я согласился по первости сдуру. А стал бросать в огонь, да как подумал: что ж я это… отец мой на старости делал, ладил как получше, а я… И не смог и запретил жене.

– Правильно.

– Вот я и сам это знаю теперь. А младший сын в школе учится, летом с зарплаты компьютер ему купил, они у меня молодцы оба.

– К работе-то не приучаете?

– Ну как не приучить? В деревне жить и не работать? А вообще, конечно, воля их, у нас негде ведь работать. А какая у меня теперь работа… Я вот, скажем, с бригадой то на одной стройке в Подмосковье, то на другой. Дома-то меня и не бывает… не бывало… Рубили в Одинцовском районе дачу. Так я циклевал сто сорок квадратов: пыль, запах. Сам понимаешь: какие бы средства защиты ни были, всё химия эта воздействует. Может, поэтому сейчас… Но вообще, очень красиво. Вот, знаешь, как лаком покрыли, залюбуешься: как свежее дерево смотрится. Заказчик, правда, зачем-то выбрал калиброванное дерево, я не люблю, да и непрактично – недолговечно все равно, как ни пропитывай. Но хозяин – барин.

– Не говори, я бы мог тоже прорву случаев дурости заказчиков привести. Только я по камню больше, в смысле, по кирпичу. А так вы, по-старинному, по-настоящему рубите?

– Рубим. Веришь, мы с отцом из осины баню рубили двадцать пять лет назад, и сейчас ей хоть бы что! Потому что делали на совесть, не спешили. А теперь все: заказчик, шеф, бригадир – гонят-гонят, скорей-скорей; усадка – некогда, фундамент крепкий – некогда. В прошлом году один фундамент порвало морозом у нас, но ей-Богу, я не виноват, говорил я им… Бригадир, помню, давай поработаем, давай доделаем сегодня, давай с прожекторами. Давай! Давай!.. Даем! Утром встаем и даем еще раз – это же самое делаем, потому что нельзя сделать хорошо на «давай».

…Оба мужика замолчали, и молчали долго. Окончательно стемнело, и автобус ехал среди белых зарастающих полей, в которых уже скорее угадывались, чем были видны темные низкие деревни. Наконец, решившийся, видимо, выговориться окончательно плотник прервал молчание и сказал с болью:

– У меня, понимаешь, какая беда-то… Дочка от первого брака. Ей уж двадцать, в Москве. С первой женой давно развелись, красивой жизни ей, видишь ли, захотелось. И дочка тоже в Москве… проститутка… А как я узнал? Она так-то приезжала изредка, на Новый год, день-два и уедет, а жила у тещи моей первой. Я-то знал, что там за семья, все просил: отдайте, отдайте, воспитаем. Нет, ни в какую. Ну, жене надо жить широко – и впаяли ей семь с половиной, реальный срок за наркотики, курьером она была, ее прямо с поезда и сняли. Ну, а дочка вот так… Представляешь, недавно останавливается около моего дома джип такой крутой, вылезают морды московские и спрашивают: «Есть такая-то?». Отвечаю: «Я её вижу раз в год, а вам-то от неё что?» – «А это не твоё собачье дело». Ну, не моё, так не моё, а слово за слово, они видят, правда, нет её, и сказали, что она проститутка и должна им сколько-то сотен тысяч. Уехали они, прошло время, звонок от неё. В трубке сначала голос её «мамки», потом её: «Пропиши!»

– Ни за что не делайте этого! Они же эту прописку тут же в квадратные метры обратят и продадут, сразу в счет долга её…

– Я и сам вперед конца её слов понял. А всё равно гадко как-то… и горько. Вроде ей в Москве регистрацию не дают. Так-то так, да не так… Ну, говорю, ты понимаешь, что у меня семья, жена, ребята, куда тебя прописывать? Говорил я с тобой, когда ещё можно было что-то изменить? Говорил, много раз, только без толку. Ну, а раз так, пропадай ты на фиг… Так и всё, больше не звонит. А жалко её, красивая девка. Её ж держат как… как, сам понимаешь, кого: выручку всю отдай, только еда, да тряпки, да триста рублей на конфеты – вот и вся зарплата.

Тверской его собеседник не нашел, что ответить, да и нечего было отвечать. Снова повисло молчание.

– Пока в больнице лежал, насмотрелся всякой скорби. Вот взять этот рак. Вроде оно, болезнь эта, в роду, то есть – гены, вроде в наше время и еда не такая, и химии вокруг много, а всё равно необъяснимо: ну, ведь не было этого рака раньше. Ну, может, был, но не столько. А тут… мужики совсем молодые, женщин молодых сколько! У одной ребенок полтора месяца. Это как? За что? Может, мы просто… это… друг к другу злые стали?

Сосед его вздохнул, потом стал вглядываться в темноту.

– Пойду я, наверное, а то деревню свою проеду.

Он пыхтя прошел между рядами кресел, долго стоял на подножке возле водителя, поскольку до нужного поворота, как выяснилось, было еще добрых десять минут езды. Вслед за тем, как вышел первый пассажир, начал вглядываться в темноту зимней ночи и второй. Телефон в его руке весело запиликал, и где-то в другом конце вселенной в этой темноте ждавшая его женщина несколько раз переспросила, как он добирается до дому и что будет есть на ужин.

Мужчина поднялся и направился к выходу. Автобус притормозил у безликого темного поворота, и он спрыгнул в покрытую глухим мраком Россию.

Но там, в этой темноте, его любили и ждали…"