Приехал я в зону отчуждения в конце июля. Пять дней был на карантине. Затем 5 августа на станцию пошел.

Жили в самом Чернобыле, где все наше подразделение ликвидаторов занимало целую пятиэтажку.

С вечера ставилась задача, а утром мы ее выполняли. Я знал, что иду на крышу 3-го энергоблока. Наша группа из 15 человек вся шла на крышу. Задача была - подняться, сбросить радиоактивный мусор, спуститься вниз. На всю эту операцию давалось две минуты. Это требовало немалой проворности. Это сейчас я уже разжирел. А тогда я был стройным, подтянутым, хлестким. Хорошо бегал!

Испугала ли меня такая задача? Тогда нет. Молодой, любопытный. Интересно было - что по чём и с чем его едят. Никакой опасности не чувствовалось. Это сейчас бы уже подумал…

Оделись, выбежали, сбросили, вернулись. Старший командовал: «Раз, два, три, пошли!». И мы бежали с лопатами, обычными совковыми.

Увидел большой кусок – обломок, хватаешь лопатой, сбрасываешь с крыши и назад. Нам объясняли, что скинуть надо все, что плохо лежит. Внизу мусор уже грузили и увозили. Бежать надо было 50 метров в одну сторону и 50 метров обратно. На разрушенный энергоблок особо не смотрел, некогда было.

На крышу ходили пятёрками. Возвращались, снимали тут же защиту, затем шли принимали душ с обычным мылом и шампунем.

После первого похода ничего не почувствовал, плохо физически не было. Просто апатия напала, безразличие, вялость. И во рту сушь.

Кормили нас как на убой. Приходишь в столовую, а там и первое, и второе, и масло сливочное стоит пачками, никто его не ел. Консервы под койками валялись, тушенка, сгущенка, уже ничего не лезло. Аппетита не было. Только воду пить-пить-пить, тогда жара была ужасная, ни одного дождичка не было. Чуть дождик начинал собираться, а тут «ангелы прилетали» (прим. ред. летчики) и всё разгоняли.

После того, как побывал на крыше, я все равно выезжал на станцию, занимался дозиметрическим контролем – замерял на квадратах уровень радиации. Второго похода в зону не должно было быть. Но я не пришел на лекцию, за что и поплатился.

Второй раз был 14 августа. Я поругался с ротным из-за ерунды: я должен был заступать в наряд по кухне, приехал со станции, лег отдохнуть. А он там лекцию какую-то задумал читать. Я не пошел, а он разорался, ну я его и послал, а он меня… на крышу. Я говорю, что не пойду. А он мне – тогда рапорт напишу, что ты отказался от выполнения приказа. Посадить не посадили бы, но на работе проблем было бы много. Месткомы, профкомы…. А у меня семья, дети. Я им судьбу подпортил бы.

И я пошёл: сбросил обломок, и когда обратно бежал, у меня перемкнуло в голове – потемнело в глазах, спустился на площадку и потух. Я потерял сознание. В себя пришел уже в медпункте. Давление мерили. Слышу, как в тумане, врачи говорят: «Так, начинает приходить в себя, давление поднялось, стало 60 на 40». Подняли до 70 и отправили в медсанбат. Там 5 дней провалялся, давление до 100 подняли.

После этого случая еще 5 раз на станцию выезжал. Я боялся, чтобы у меня не было белокровия. Тут пронесло…

Командировка продлилась с 30 июля до 31 августа. Домой приехал 4 сентября, а 8 сентября уже лежал в кардиологии. Давление было маленьким 80 на 60 или 75 на 55. В кардиологии подняли давление до 110, в общей сложности пролежал 24 дня. А дальше начались проблемы с ногами, начала правая отказывать. Я из кардиологии домой выписался, сутки побыл дома и в неврологию попал. Там пробыл 3 месяца.

Мне не называли причину, врачи ничего не говорили, просто лечили. В то время информация закрытая была. Было негласное указание «сверху» – давать первую и вторую группы без оглядки. Мне давали первую группу инвалидности, но я отказался. Ноги не вылечили, но болезнь притушили.

С того времени, как с Чернобыля приехал, начали мучать головные боли, просто ужасные. Вот летом на солнце побуду час-два, так сознание теряю. Головными болями и ногами мучаюсь до сих пор. Чуть смена погоды – всё, от боли хоть на стену лезь. Глушу таблетками.

С высоты прожитых лет понимаю, что от судьбы никуда не денешься, что положено, то и будет. Как говорится, кому суждено сгореть, не утонет.

25 апреля 1986 года четвертый энергоблок ЧАЭС выводили на плановый профилактический ремонт. К этому времени и был приурочен эксперимент, связанный с повышением безопасности станции при внезапном полном ее отключении от электроснабжения, то есть выработки электроэнергии после полной остановки реактора за счет инерционного вращение ротора турбины. Это дало бы возможность плавно перейти на работу резервной дизельной электростанции.

В период снижения мощности реактора, которая к обеду 25 апреля была снижена на 50%, позвонили из «Киевэнерго» с требованием временно приостановить снижение мощности реактора, что и было выполнено. Сам эксперимент начался в соответствии с программой за час до полной остановки реактора.

Он должен был проводиться при мощности реактора не ниже 700 кВт. Однако в ходе снижения мощности она была «провалена» до нуля. Начальник смены Акимов и операторы смены предложили руководителю эксперимента Дятлову остановить его проведение. Однако тот приказал искусственно поднять мощность реактора, которую и удалось довести до 200 кВт. Несмотря на возражения, он дал команду продолжать эксперимент. В результате реактор стал выходить из-под управления, его мощность стала быстро нарастать. Тогда Дятлов, чтобы привести мощность в норму, дал команду резко опустить все стержни реактора, регулирующие уровень мощности. Однако вместо того, чтобы снизить ее, получился обратный эффект, аналогичный тому, который происходит, когда мы бросаем соль в кипящую воду в кастрюле – мгновенное резкое повышение температуры (как оказалось, дефект конструкций реактора).

Ночью с 25 на 26 апреля на четырёх энергоблоках станции работали 176 человек. На двух строящихся блоках находились 268 строителей и монтажников, несколько десятков работали на прудах – охладителях.

В 1 час 24 минуты раздались один за другим два взрыва, над реактором возникло оранжевое свечение.

В 1 час 28 минут прибыл дежурный караул – 14 пожарных во главе с лейтенантом В.П. Правиком. В 1 час 35 минут из Припяти к месту ЧП приехала пожарная команда – 10 человек по главе с лейтенантом В. Кибёнком.

В 1 час 40 минут появился начальник ВПЧ-2 майор Л.П. Телятников. Он взял на себя общее руководство пожарными. В 3 часа 22 минуты прибыла пожарная команда из Киева. Всего в работе было задействовано 15 отделений пожарной охраны в количестве 69 человек и 12 единиц техники.

В 4 часа 50 минут утра огонь локализовали. В 6 часов 35 минут пожар был ликвидирован полностью.

Первые группы пожарных с большими дозами облучения отправили в местную больницу. Через несколько часов они уже были в московской больнице №6.

29 из них умерли в первые же дни….

Руководство страны о случившемся узнало в 3 часа ночи, картина была неполной и разрозненной. А уже в 6 утра катастрофа предстала во всем обличии и размахе – реальная и жуткая. После этого последовали масштабные действия по ликвидации последствий этой аварии.

Я опешил и ответил, что не знаю. Я и правда, не знал и даже не представлял масштабы того, о чем он меня спросил. А тот мужчина, видимо, подумал, что я «секретный».

Уже дома меня ввели в курс дела. От жены узнал, что мой полк в ночь с 26 на 27 апреля улетел в Чернигов. Я завел машину и помчался на аэродром, где у меня глаза на лоб полезли. Там, где всегда было 50 вертолетов, было пусто. Дежурный летчик на вышке мне сообщил, что полк улетел по тревоге. А замкомандира полка ответил: «Твоё время придёт!». И оно пришло.

Приказ о командировке я получил в конце июня. И полетел в составе оперативной группы в должности начальника химической службы армейской авиации ВВС Киевского военного округа – начальником службы радиационной безопасности. Нашим местом базирования стал пгт. Гончаровское (аэродром Черниговского летного училища). Жили в гостинице «Гвардейская». Это в 20 минутах подлётного времени до разрушенного блока станции. Так и началась моя работа по ликвидации последствий аварии на Чернобыльской АЭС.

Мы летали на Ми-8, Ми-24, а большие вертолеты Ми-6 и Ми-26 базировались в Чернигове. Все вертолеты, которые работали над реактором, затем летели на аэродром Малейки. Каждый раз их обрабатывали, мыли, а затем чистыми они возвращались на аэродромы базирования.

Я выполнял различные задачи, поставленные на самом высоком уровне. Если их не выполнять, или провалить, то можно было и без погон остаться, без должности, а то и сесть. Все очень строго контролировалось.

Было много мероприятий, связанных с наукой. Например, подвешивалась бочка, в нее ставились различные приборы. Мы взлетали с этой бочкой, прицепленной к вертолету, подлетали к реактору, опускали ее туда, какое-то время держали и ученым привозили результаты.

Мы, конечно, понимали, что облучаемся, получаем большие дозы, но задача поставлена, мы ее должны были выполнить.

До сих пор для меня остается загадкой цель одной из операций, которую я выполнял. Однажды мне поставили задачу пролететь над разрушенным реактором с дымовой шашкой на внешней подвеске. А в правом пеленге будет лететь второй борт и снимать, как стелется дым над реактором.

А как запустить эту шашку в полете, рассчитать время запуска (дымления) над самим реактором, чтобы не делать лишнего прохода над зоной повышенной радиации, нам никто не объяснил. Вот сами все додумывали. Кстати, на кадрах документального фильма киностудии Минобороны СССР «Район действия Чернобыль» наш вертолет попал в кадр, да и я там мелькаю тоже.

И вот мы пролетели над реактором с дымовой шашкой. Что показывал дым – для меня по сей день загадка, а ученые говорили - для установления параметров температуры в реакторе. Скорей всего, дым показывал, в какую сторону шел выброс с реактора. Вся собранная информация шла в Институт геофизики.

Рядом с разрушенным 4-м блоком была крыша 3-го, вся засыпанная радиоактивными отходами. Лежали большие куски ТВЭЛы – это тепловыделяющие элементы, сам графитовый стержень. Он светил до 9 тысяч рентген в час.

Была такая операция «Робот». Сначала присылали машины из бывшей федеративной республики Германия. А мы их прицепляли на тросе к вертолету, затем ставили на крышу 3-го блока и отцепляли вместе с тросом. Задача у него была – ходить по крыше и собирать радиоактивные остатки. Но машины заклинивали. Походят-походят и замирают.

Потом наши ученые с Ленинграда привезли своего робота, который был разработан в НИИ. Мы его поставили на крышу, и он тоже заклинил. Мы поломанных роботов, куски ТВЭЛов подцепляли и сбрасывали в реактор, так как тогда еще не было саркофага.

У нас был вертолет «Макфар». Взяли наш Ми-8 и начинили его канадской аппаратурой. Причем все сделали это так секретно, что выставляли к нему охранный пост. На нем работали ученые, с которыми я сдружился.

Вот как-то я сказал одному: «Я начальник службы радиационной безопасности, вы базируетесь на нашем аэродроме, разреши мне слетать с вами, хочу посмотреть, что у вас за аппаратура».

Пролетели мы где-то 5 км юго-западнее от реактора. Деревни уже были пустые, заколоченные. И вдруг у нас прибор показывает «всплеск». То есть шла-шла ровная амплитуда, а потом хоп - и резко вверх. Летчик развернулся и снова к этой деревне подлетел, и опять прибор зашкаливает. Ну, мы решили проверить, что там такое в этом безлюдном месте.

Борттехник выкинул нам лестницу, по которой мы спустились. Перед нами оказался сарай, он закрыт. Мы с вертолета взяли прибор и измеряем уровень радиации, а в наушниках прям треск раздается.

Знаете, были не только геройские поступки, но другие… Было там кладбище зараженных машин, среди них были санитарные и пожарные автомобили, которые первыми участвовали на ликвидации последствий. Их было целое море. На санитарной машине стоял двигатель «Волги».

Помню, за мной должен был ГАЗИк приехать, чтобы в Припять ехать. Смотрю - несется со стороны реактора грузовая машина, хотя там никого не должно быть. Я кричу: «Стоять!». А там два солдата сидят. Заглядываю в кузов - в нем движок лежит. Сняли двигатель и везли, скорей всего, продать. Там была комендатура. Я сказал немедленно солдат и машину арестовать. Уехал по своим делам, а когда вернулся, мне доложили - двигатель пропал. В общем, концов так и не нашли. Никто не признался.

После фоторазведки на снимках были видны куски ТВЭЛов с высоким уровнем радиации, которые лежали на крыше 3-го блока. Чтобы очистить крышу от таких обломков, была разработана особая методика: квадратная цапфа 2Х2 м, на нее накладывали куски минеральной ваты (по консистенции, как детская сладкая вата). Наша задача была взлететь с этой цапфой с ватой, подлететь и опустить – накрыть ТВЭЛ.

Сразу поднимать нельзя, вата должна полежать часов 28-30, чтоб приклеиться. Затем мы подлетали, зацепляли и сбрасывали в реактор – хоронили. В то время еще не было саркофага, а потому все скидывали в разрушенный реактор. Надо отметить ювелирную работу летчика, к тому же делалось это все при высоких уровнях радиации. Да и в то время жара стояла + 30 каждый день. Операция называлась «Липучка».

Помимо летных задач выполняли и наземные. Были так называемые «партизаны». Их нагнали со всего СССР, примерно 700 тысяч человек. Это были ребята, призванные с гражданки через военкоматы. И вот несколько человек этих самых «партизан» были у меня в подчинении. Я их высаживал в намеченные точки, указанные на карте, в 30-километровой зоне, а потом забирал и людей, и пробы. Эти пробы каждый день доставлялись в аэропорт Борисполь, а оттуда - в Курчатовский институт.

Вспоминаю и дурацкие приказы. Например, 7 ноября, в день Великой Октябрьской революции, нужно было на трубу разрушенной АЭС водрузить знамя СССР, типа «разбушевавшийся атом покорили». Вот зачем надо было это делать?

Первый саркофаг сделали в виде шатра. Сделали его в Киеве, он весь был в дырочку. На больших Ми-26 его пытались поставить сверху. Если 132 м был разлом, то саркофаг был высотой где-то 150 м. Из чего был сделан – даже не знаю. В общем, первая операция по установке саркофага оказалась провальной. Его подняли в воздух над аэродромом, но он грохнулся и развалился.

А до этого ученые спорили, как устанавливать саркофаг и каким он должен быть. И вот он разбился, и проблема сама собой решилась: саркофаг не устанавливать с воздуха, а возводить над разрушенным реактором.

В рыжий лес бросили дивизию, люди прорубали просеки, проводили узкоколейку, чтобы поставить там цементный завод. Нужен был бетон. Ужасно, всю дивизию облучили.

Моя командировка с лихвой сказалась на моем здоровье. Сначала я ничего не ощущал, молодо-зелено, организм крепкий. Вот был такой случай, который произошел у меня на глазах.

В очередной раз мы полетели опустить в реактор бочку. Нас было три человека в экипаже, я сидел посередине, кто постарше сидел на левой чашке, а справа сидел молодой лейтенант. Потом мы пошли в столовую, у нас ничего, а у него из носа кровь хлынула. Мы над реактором висели минут пять, обложились свинцом. Я ничего на себе не почувствовал, а вот его задело.

За свое здоровье я особенно не переживал, на тот момент у меня уже было трое детей. А вот со мной штурман служил, они мечтали о втором ребенке. После его поездки в Чернобыль он обследовался в госпитале, и там ему сказали, что у него живых сперматозоидов ноль.

Вообще диагнозы скрывались, анализы тоже, всё было засекречено. Никто не знал, что у него происходит с организмом. Я, когда лежал в военной медицинской академии в Питере, подглядел свои анализы, у меня брали на хромосомные реакции. И было написано, что 6% поражено.

У меня сверху правой ладони вскочил прыщик, я его выдавил. У меня так раздуло руку, что пришлось удалять гной. То есть иммунная система вообще не сопротивлялась, не заживало ничего. Это первое, что я почувствовал.

Потом через полгода у меня посыпались зубы, все «восьмерки». Просто раз - и вывалился зуб. А потом потихоньку посыпались и другие. И сейчас почти весь рот – коронки.

Посыпались волосы. Просто рукой проведешь по голове - и в ладони полно волос. Дальше сердечко колыхнуло. Из армии ушел в 44 года, я инвалид III группы.

Приехал в пункт дислокации дивизии – палаточный город. Его занимала 26-я бригада химзащиты, которая была сформирована именно для ликвидации последствий. Состояла она из семи батальонов, а это 2,5 тысячи человек. И политотдел – 9 человек, куда вошел и я. Наша основная задача была – обеспечивать нормальный быт и следить, чтобы народ поменьше облучался.

Мы находились за 35 км от станции. Зоной отчуждения считалась тридцатикилометровая зона от АЭС, то есть мы как бы находились в чистой. По крайней мере так считалось.

Распорядок дня был одинаковый. В 5 утра – подъем, туалет, завтрак. К 8 часам все должны быть готовы. Выстраивался личный состав, подгонялись машины и отправлялись на работы. Как правило, были две смены.

Первая смена – это 1700 человек - ехали до пункта дезактивации, санитарной обработки. Ехали на так называемых «чистых» машинах, там пересаживались на «грязные». И уже на них держали путь до станции.

На АЭС нас встречал представитель центра химической защиты, делал отметку пофамильно и определял объем работ. Кого-то оставляли на станции, часть людей валила рыжий лес, который стал таким от радиации, часть - строила плотину на реке Припять. Также строили железную дорогу на Славутич. Из всей командировки, которая у меня была 60 суток, 56 из них я пробыл на станции.

Весь личный состав занимался дезактивацией, то есть нужно было всю территорию в 30-тикилометровой зоне выгнать на допустимый уровень радиации 20 микрорентген/час. Личный состав вооружался лопатами, ведрами с водой и обычным стиральным порошком.

Работали на 3-м блоке и прилегающей территории. Всю грязь надо было убрать. Скребли, где надо было скрести, асфальт мыли, верхний слой земли -10 см примерно - сдирали, рыжий лес пилили и увозили, металлические конструкции срезали. Потом копали могильники, и все туда сваливали, в том числе и технику.

Дружно было у нас. Попал я на ЧАЭС в декабре, морозы были приличные, каждый день -25 градусов. И так они держались с 18 декабря до 18 февраля. В палатках были буржуйки, кое-как грелись. Не унывали. Народ хороший был, шутники. Галерея у нас была в 5 и 6 энергоблоках, картинки сатирические на ситуацию рисовали. Друг над дружкой подтрунивали, стихи сочиняли. У нас поговорка была: «Если хочешь быть отцом, обвяжи себя свинцом».

Довелось мне там Новый год встретить. Встречали хорошо, правда, без спиртного. Столы от яств ломились. Были «Селедка под шубой», «Оливье», вкуснейшее горячее, апельсины. Елки поставили.

С едой вообще проблем не было. Старались повара, удивляли. В новогоднюю ночь организовали что-то вроде шведского стола, были лучшие продукты.

При подготовке статьи использовались материалы книги «Не погаснет памяти свеча», авторы: Ю.П. Фёдоров, Б.М. Грушко, Тверь 2016 год.