С такими врачами в своей жизни мне, пожалуй, встречаться ещё не приходилось – безусловно влюблённым в свою профессию и человечество в целом, невероятно увлечённым, с горящими глазами и желанием всех вылечить и всем помочь. Свой выбор стать педиатром 27-летний Сергей Сорокин из маленького города Лихославля Тверской области сделал в самом детстве, а стать ортопедом решил, учась в ТГМУ. О том, каково работать с детьми-инвалидами, как им всем помочь, о буднях врачей, которым очень «трудно быть Богом», о проблемах медицинского образования, врачевания в глубинке и российской системы здравоохранения – в откровенном интервью ТИА.
Беседовала Юлия Островская, фото из личного архива Сергея Сорокина. Речь рассказчика максимально сохранена.
Как я стал врачом и сложности в системе медицинского образования
Это была мамина мечта, которая просто однажды стала моей. Правда, в девятом классе я чуть было не ушёл в футбол. У меня всегда был очень хороший контакт с детьми, и я вдруг вдохновился идеей стать детским футбольным тренером. А потом меня пригласил на приватную беседу наш старший тренер Геннадий Алексеевич и сказал: «Серёжа, из медицины ты всегда вернёшься в тренеры, а наоборот очень сложно». Я прислушался к его словам и уже целенаправленно поступил в Тверскую государственную медицинскую академию на педиатрический факультет.
Все говорят, что учиться в ТГМА очень сложно, но лично для меня – это лучшие годы, потому что я успевал буквально всё: ночами дежурил в травматологическом отделении ДОКБ, работал в студотряде, создал «Союз трезвой молодёжи» и активно занимался общественной деятельностью, успевал тренировать мальчишек в Лихославле. И мне всегда казалось, что мой лимит времени не исчерпан, что я могу делать что-то ещё.
А потом я чуть не ушёл в депутаты. Активная общественная деятельность не может быть аполитичной. И я никогда не считал политику грязным делом: это же очень хорошо, когда ты в состоянии позитивно повлиять на что-то. В 2012 году перед выборами в Тверскую городскую Думу я занял второе место после Сергея Козлова в праймериз по Заволжскому участку и всерьёз задумался о депутатстве. Передо мной снова встал выбор, как в школе с футболом – либо депутатствовать, либо поступать в ординатуру в Санкт-Петербург. Выбор для меня был действительно очень сложный, но я снова выбрал медицину и выбирал её потом каждый раз.
Закончив ординатуру, я поступил в аспирантуру, но так её и не закончил. Потому что, учась целый день и получая стипендию в 6 тысяч рублей, невозможно прокормить свою семью. Наверное, это упущение государственной системы, что молодые учёные выживают, как могут. У меня лично стипендия уходила только на дорогу.
Страшные врачи-новички и шок в ординатуре
Мне было бы страшно вести ребенка к врачу, который только что закончил медакадемию, даже к медалисту. Фундамента в ТГМА очень мало. Например, из шести лет ортопедию мы изучали недели две, не больше. Ну и какой из меня врач-ортопед? Когда я приехал учиться в ординатуру – в петербургский НИИ детской ортопедии имени Турнера – я месяц пребывал в абсолютном шоке, потому что заболеваний только одного позвоночника у детей столько, что я даже не слышал о них. Уже на третий день я ассистировал на операции на позвоночнике: помню, чуть в обморок не свалился, когда ребенку сделали пятидесятисантиметровый разрез на позвоночнике.
Этот исследовательский институт – единственный в своем роде в России. Там множество отделений, каждое из которых занимается своей частью тела – патологией стопы, тазобедренного сустава, кисти и так далее. То есть врач, который лечит патологию руки, вполне себе может не знать, как лечить патологию ноги. Он просто не компетентен в этом вопросе. Дети в этот НИИ, как правило, приезжают перспективные – то есть те, кому реально помочь. Некоторые, конечно, никогда не встанут, но жизнь им можно улучшить в значительной степени, и за это нужно бороться.
Учиться в ординатуре мне было очень интересно: у каждого из нас был на кураторстве ребенок. Еженедельно проходили хирургические советы, когда перед светилами науки мы рассказывали, какую операцию нужно сделать пациенту и почему это необходимо. В ординатуре ты погружен в научную медицинскую среду и находишься в постоянном мыслительном процессе.
Педагогика = педиатрия
Так получилось, что жизнь часто ставила передо мной выбор – уйти в общественную деятельность и заниматься воспитанием детей или лечить их. Но мне удалось всё это совместить, и в конечном итоге я понял, что педагогика и медицина (в частности, педиатрия) очень взаимосвязаны.
Для меня педагогика – это тренерство, на тренировках я, в первую очередь, воспитываю детей. Среда, безусловно, формирует личность, но от родителей и авторитетных в жизни ребенка людей очень многое зависит. Поэтому так важно быть лидером, показывать собственным примером, каким нужно быть. Если мы этого не делаем, все остальное насмарку.
Мы, например, с моим другом - тренером по футболу - очень долго думали, как привить своим воспитанникам любовь к природе. И решили посадить вместе с ними деревья, как делал Сухомлинский. Пока мы копали ямы и высаживали саженцы, услышали кучу вопросов: «Зачем мы занимаемся ерундой?». Это ерунда для них. И нельзя детей за это осуждать – они ни разу в своей жизни не сажали деревья и не ухаживали за ними потом. А в школьном лагере мы садились с детьми и читали с ними вслух книги. Им действительно тяжело слушать и воспринимать информацию, и не потому что они дураки, а потому что они мало читают. Отчасти это сейчас бич. Век информационный, картинки, короткие фразы, доступная информация прямо здесь и сейчас – зачем думать и до чего-то доходить самому?
Детские смерти и врачи, которым трудно быть Богом
Работу медбратом в травматологическом отделении я вспоминаю с радостью. Зарплата 2 500 рублей не в счёт. Там я очень близко и много общался с детьми. Мы собирались на посту, дети от мала до велика рассказывали мне о своих проблемах, делились секретами и смешными историями, даже пауками пугали (смеётся). Особенно мне запомнилась шестилетняя Алена из Осташкова. Она упала с пятого этажа не «в сезон» и лежала в палате одна. Родителей у Алены не было, а бабушка приезжала навещать. Мы с Аленой подружились, много разговаривали, и после моего ухода в отпуск она перестала со мной разговаривать, потому что я её не навещал. Но потом мы помирились и ещё долго созванивались по телефону. Номер со временем потерялся, но я хорошо помню эту историю, я очень привязался к девочке.
Мне очень жалко детей. Одно дело, когда ребенок сломал руку, ему наложили гипс, и через три недели он здоров. Другое – тяжелобольные дети. Когда ты приезжаешь обследовать ребенка, он рассказывает о своей жизни, стихи весёлые читает. А потом тебе говорят, что он умер. Привыкнуть к этому невозможно, если у тебя есть сердце. Каждый раз надо морально себя готовить.
В ординатуре я впервые в жизни задумался, почему дети страдают. Я заполняю документы, поворачиваюсь назад, а там плачет трехлетний малыш. В его глазах вопрос: «За что мне эти страдания?». А я ничем не могу помочь. Сижу, взрослый мужик. А у самого слезы катятся. Я никогда этот взгляд не забуду. Ребенок смотрит на тебя как на Бога, а ты ничего не можешь сделать.
Вообще, дети с врождёнными заболеваниями – большие стоики. Они очень редко жалуются, почти никогда. Такие дети понимают и принимают всю неизбежность своей болезни. Они часто намного взрослее нас.
Ужасные российские ортезы
В России 13 миллионов людей имеют инвалидность, 620 тысяч из них – это дети. Поэтому от инвалидности мы никуда и никогда не денемся. Сейчас я работаю в частном медицинском центре и занимаюсь консервативным лечением в ортопедии. Мы изготавливаем уникальные ортезы (это внешние приспособления, предназначенные для разгрузки, фиксации, активизации и коррекции функций повреждённого сустава или конечности – прим. ред.). Эта технология была придумана здесь, в России, и наши руководители, в частности, мой наставник является ведущим международным тренером по экспресс-ортезированию. Мы проводим обучение врачей, как на территории России, так и далеко за ее пределами. Опыт огромный.
Так вот: то, что происходит в России в области ортезирования, ничем хорошим назвать нельзя.
Представьте себе, у ребёнка заболевание опорно-двигательного аппарата, и ему нужен ортез. Если его и впишут в индивидуальную программу реабилитации (что далеко не факт), то получит он его в лучшем случае через несколько месяцев, а то и год. Эта технология изготовления туторов и корсетов слишком долгая. Пока делают корсет или тутор, ребенок вырастает из него. Вроде бы по бумагам отчитались, что ортезное сопровождение ребенок-инвалид получил, а по факту идет прогрессирование заболевания и отсутствие долженствующего лечения.
В этом плане мне очень нравится опыт запада, который нам необходимо внедрять в широкую практику (пока только в некоторых центрах в России): пациента принимают вместе ортопед, невролог, инструктор ЛФК, массажист, ортезист и другие специалисты (в зависимости от заболевания и сложности). Вот тогда можно прийти к хорошему результату.
Мы, врачи-ортопеды, изготавливаем корсеты и туторы сами, это важно как для врача, который лечит ребенка, так и для самого пациента, который получает то или иное изделие надлежащего качества здесь и сейчас, а не через несколько месяцев.
Стеснительные врачи из глубинки и упущенные дети
Второй момент: в ортопедии принципиально важна первичная профилактика. Мы ездим по разным городам России и проводим бесплатные консультации для родителей детей-инвалидов. Если можем помочь – помогаем консервативно, если ребенку нужна операция, отправляем его в специализированные научные центры. При этом я не стесняюсь звонить своим друзьям и коллегам проконсультироваться, я же не могу всё знать. А ортопедия – очень обширная область медицины. Регионы этим часто страдают: врач лечит то, что не умеет лечить. Например, в Тверской области с диагнозом «миодистрофия Дюшенна» 3-4 человека. Ну откуда врачу знать, как обследовать пациента? Через нас проходят сотни подобных детей. Ребёнок приходит в три года, а я знаю, что с ним будет в пять. Надо им заниматься прямо сейчас, чтобы не довести до критического состояния, как это часто бывает.
В детских домах упущенных в плане лечения детей тьма тьмущая. Мы постоянно с этим сталкиваемся.
Преступления в медицине, экономия на детях и шокирующая Рязань
Для Тверской области мы изготовили уже сотни ортезов. Если в ИПРА (специальный документ для инвалидов) вписан ортез, то его стоимость компенсирует государство. Но, как правило, никакой ортез ни в какой план реабилитации не вписан, и это просто преступление. В этом случае мы подключаем благотворительные фонды.
Я не знаю, почему детям, которым необходим ортез, его не вписывают в ИПРА. Могу только предположить. Первая причина - врач в поликлинике просто не знает правильных формулировок федерального закона с огромным перечнем технических средств реабилитации. Например, ребёнку с ДЦП нужен тутор на голеностопный сустав. Врач знать не знает, что он так называется и пишет «фиксатор на ногу». Пациент приходит в бюро медико-социальной экспертизы, а куда этот фиксатор накладывать и как фиксировать, никто понятия не имеет. Так ребенок и остается без необходимого ортеза.
Второй момент – ребёнок с ДЦП рождается практически здоровым. Отклонения начинаются к двум-трем годам и по нарастающей. В бюро МСЭ говорят, что ребенок здоровый, придете, когда плохо будет.
Ну а третьей причиной может быть элементарная экономия бюджетных средств. С удивительным случаем нам пришлось столкнуться в Удомле. Ноги у ребенка нельзя ногами назвать, девочка ползает на коленках, потому что стопы вывернуты наружу. Страшно. Я спрашиваю, почему ортезы не носят, а мама отвечает, что в бюро МСЭ отказали: «Она же передвигается у вас». И таких случаев огромное множество.
В Твери уровень медицины достаточно высокий. Когда мы приехали в Рязань, из 27 обследованных нами детей с заболеваниями опорно-двигательного аппарата только у одного был в ИПРА вписан ортез.
Это преступление в прямом смысле слова. Я бы наказывал по всей строгости закона.
Вот 15-летний мальчик со страшным сколеозом позвоночника, а в ИПР пусто. Мальчишка в 9 лет самостоятельно ходил в школу, а у него прогрессирующее заболевание «миодистрофия Дюшенна». Ну сделали бы вовремя корсет профилактический, не было бы таких последствий. Это просто провал профилактической медицины.
Девочка со спинальной мышечной атрофией, у которой тоже не было показаний к корсету:
Либо это осознанное отсутствие знаний у врача, либо осознанная экономия бюджетных средств. Я не знаю, как по-другому это объяснить.
С 2013 года на технические средства реабилитации было выделено 73 миллиарда рублей. Где эти деньги? Почему они не дошли до больных, которые в них нуждаются?
Что касается проблемы медицины в районах, то я считаю, её можно решить с помощью телемедицины. Врач, сомневаясь в рекомендациях, связывается онлайн с узкими специалистами. Такой опыт очень распространен в Казани.
Проблема государственных поликлиник ещё и в том, что врач за день должен принять 50 детей. Пять минут на ребенка. Это вообще как? Что врач за 5 минут может спросить? Поэтому врачи и уходят. У меня много знакомых ушли из медицины, чтобы заработать деньги. Они же тоже люди – хотят машину, квартиру, вкусно накормить своих детей. Деньги-то на медицину в России огромные выделяются, но до рядового врача часто не доходят.
Отношение к Богу
Я не религиозный человек и не воцерковлённый, хотя крещеный. Я с уважением отношусь к религии, но сам в церковь не хожу. Но я верю в Бога, верю, что существует некая сила, которая управляет этим миром, потому что даже в моей практике бывают такие случае, когда, казалось бы, безнадёжный пациент каким-то чудом выздоравливает. И явно не по воле медицины. Но это не значит, конечно, что нужно всё на самотёк пускать.
Пусть мы вместе поможем этому ребёнку – медицина и Бог.
К вопросу о Боге и вере...лучше меня сказал Януш Корчак: "Догматом могут быть земля, костел, отчизна, добродетель и грех; могут быть наука, общественно-политическая работа, богатство, борьба, а также Бог – Бог как герой, божок или кукла. Не во что, а как веришь."
А что касается греха, то его лучше не совершать, чем потом отмаливать в церкви.
***
Я недавно ездил покупать мясо в Тверскую область и познакомился с хозяйкой фермерского хозяйства. Она с такой любовью рассказывает о своём деле. Каждую овечку знает чуть ли не по имени. Вот таким должен быть человек, в первую очередь, с любовью в сердце ко всему, что его окружает, а во-вторых, увлечённым. В медицине не должно быть хладнокровных людей. Первое, что должно привести человека в медицину, – это любовь к человеку, желание ему помочь. Иногда просто три добрых слова человеку помогают.
"Что самое главное было в моей жизни? Без раздумий отвечаю: любовь к детям", – сказал Сухомлинский, и я полностью согласен с этим.
Я понимаю, что есть врачи, которые практически ненавидят людей, но очень хочется, чтобы было по-другому.